Я сижу на коленях рядом с мертвым телом и кончиком пальца трогаю ядовитую смесь трав в мешочке.
Раз, два, три. Замереть, подумать. Раз, два, три.
Я слушаю голоса. Четыре и пятый, слабый, срывающийся. Мои спутники допрашивают человека, который стоит за нападениями на них.
На нас...
Мне единственной не интересно, что он скажет. Потому что примерно с тем же успехом я могу спуститься вниз, в общий зал трактира и послушать байки остановившихся здесь купцов и бродяг.
Я не поднимаю головы, не смотрю в их сторону. Незачем. То и дело возникают паузы, у кого-то с губ срывается короткий вздох, кто-то наоборот, судорожно втягивает воздух, словно получив болезненный удар. Они этого почти не замечают, а я могу, не оборачиваясь, живо представить себе их лица.
За каких-то три дня я запомнила их всех. Типичные реакции, манеру двигаться, звуки дыхания, особенности речи. Я знаю, что Норгвен машинально опускает руку на пояс, когда нервничает, что у Сэмьюэля легкая форма зависимости от растительных стимуляторов, а Счастливая подвержена резким перепадам настроения и слишком эмоциональна для... кем мы там были? Тайная стража Императора? Личный карательный отрядец Самого?
Не помню.
Они собирают себя по кусочкам, отнимают у пустоты. И даже сквозь нее, безо всякой памяти, они друг друга... чувствуют. Между ними всеми есть нечто, невидимое, неощутимое, но связывающее их надежнее совместных воспоминаний.
Для меня они никто. Незнакомые, чужие люди. Даже Сопящий... Хангард, с которым я провозилась несколько дней, обнаружив рядом с собой в грязном переулке. В первые дни, растерянная, потрясенная, я больше всего боялась остаться одной и питала надежду, что этот странный человек, в чьих объятиях я очнулась, сможет что-то рассказать.
О да, он смог. И другие тоже. Только все их слова - капли воды в решете. Я слушаю, но внутри не остается ничего. Сначала я пыталась играть по правилам, натягивать на себя шкуру, которую мне любезно предложили. Потом перестала. Разве что, до сих пор откликаюсь на данное мне имя. Пусто. Они могли бы точно так же рассказать мне любые другие подробности.
Почти любые.
Потому что, как ни крути, я отлично разбираюсь в том, как следует лечить людей. И как их следует убивать.
Я перебираю кончиком пальца смесь ядовитых трав в мешочке. Раз, два, три. Замереть. Раз, два, три.
Они увлечены допросом и теми глубинами собственной памяти, в которые их раз за разом бросает, с каждым новым словом пленника. Никто не замечает притихшей в углу травницы. Работает человек, вдумчиво и сосредоточенно. Никто из них не видит моих глаз, ведь я намеренно сижу спиной к ним. А я думаю, что так легко просто лизнуть палец, опустить в мешочек и лизнуть еще раз.
Эта смесь яда и наркотика убивает тихо. Легкий парализующий эффект заставляет тело сохранять позу еще несколько часов после смерти, если его не трогать. Никто не заметит...
Глупо. В той же мере, что и дальше оставаться здесь.
Я больше так не могу! Не могу делать вид, что мне есть до них дело, не могу видеть эти сочувственные взгляды - ах, бедняжка до сих пор ничего не вспомнила. Не могу оставаться функцией при живых людях... И биться об пустоту, как рыба об ледяную корку, отчаявшись найти там хотя бы тень прошлого. Дарить бессмысленные надежды. Причинять им незаслуженную боль своим равнодушием.
...Закатные сумерки уступили городок темноте, и ночь набирает силу. Хорошее время. Тихое. Ушел спать Сэмьюэль, пойду и я. В той, ближней комнате так удачно расположено окно...
Они нашли свою дорогу к себе. А мне, пожалуй, следует поискать свою.
