Random Taverna

Случайно сгенерированное слово, случайно выбранный персонаж к нему и то, что для этой комбинации придумалось.
Прости, Влад, я осознала, что 30 зарисовок про Разбойную до красивой циферки 256 я не осилю, но вотъ замена))

Branch (Ветка)

Она выбрала для засады хорошую, надежную ветку. Теплая шершавость коры ощущалась сквозь подшерсток на брюхе.
В такие моменты она особенно любила быть зверем.
Тем, кто никогда не пробовал, не залезал в эту шкуру в буквальном смысле слова, никогда не понять по-настоящему, каково это. Чувствовать, как по нервам бежит огонь предвкушения, заставляя кончик хвоста едва заметно подергиваться. Как напрягаются мышцы, готовые бросить гибкое тело вперед, одним стремительным рывком, но еще не прямо сейчас, нет. Как запахи и звуки приобретают особенную остроту, становятся отчетливее и ярче даже по зверьим меркам.
Как внутри все мелко вибрирует, мягко чешется, щекочется в горле — еще не рык, только его тень, едва различимое урчание. В такие моменты почему-то хочется мелко-мелко клацать зубами, в ритм с внутренним рокотом, и иногда, вот как сейчас, она позволяет себе предаться этой маленькой слабости. Немного демаскирующе, но в этот раз нет никого настолько близко, чтобы услышать это почти неуловимое "клац-клац-клац", а добыча... Да демоны с добычей, она же просто развлекается. Не охотится для пищи, не выполняет работу. Это игра, в игре можно позволить себе маленькие любимые слабости.
Лапы мягко переступают по сухой коре. Она выпускает и снова втягивает когти, ей нравится, как они движутся, протыкают рыхлое дерево. Так ее соорденцы, да и она сама, что уж греха таить, время от времени вытаскивают из ножен любимый кинжал, чтобы пройтись по нему мягкой ветошкой и полюбоваться бликами на отточенном лезвии.
Еще секунда, вторая... Обычная охота, когда важен результат, а не процесс, не приносит такого удовольствия. На охоте для результата нужно ждать подходящего момента, когда бросок будет максимально точным, удар — эффективным. Удовлетворение от хорошо сделанной работы согревает разум, но этого не всегда достаточно для ее наполовину зверьего сердца. За этим ей нужна эта игра.
Когда предвкушение становится нестерпимым, а внутренняя дрожь, живущая за грудиной, вырывается и разливается по телу, Йера прыгает.
Мгновение полета — разжавшаяся наконец пружина, солнечная вспышка внутри, высшая точка наслаждения.
Она приземляется на лапы и тут же падает на спину, крепко вцепившись когтями в свою добычу. Несколько быстрых ударов задними лапами, так, что вокруг летят ошметки, по-змеиному стремительноее движение головой, и вот добыча в пасти. Теперь можно расслабиться, позволить остаткам напряжения вытечь из развалившегося в теплой пыли тела, и урчать, лениво покусывая сырое дерево.
Главное - выбрать свежую ветку. Горчащий привкус молодой коры, никакой трухи в пасти, и листья под лапами разлетаются и заманчиво шуршат.
Нет, не передать словами, как хорошо иногда побыть кошкой.

Powder (Пудра)

Небольшая коробочка, способная уместиться в ладони, обнаружилась на одной из прикроватных тумбочек в их комнате. Внутри обнаружился непонятного происхождения порошок.
Одаль понятия не имела, откуда здесь это взялось. В последнее время вокруг нее было слишком много хаоса. В том числе в комнате, которую по общему молчаливому согласию было принято считать женской.
Видят боги, одной только Йеры уже хватило бы за глаза. Она вечно являлась, когда все уже спали, чем-то шуршала и хлопала окном, а если и приходила вовремя, то падала на первую подвернувшуюся кровать, и обычно не на ту, под которой хранила свои шмотки.
Потом в их комнате с невозмутимостью дворового кота поселился Илмрин, и на этом комната могла перестать считаться женской.
Здесь же обреталась Сильви в ее единственную ночь в таверне, и Варна вместе с ней. Видимо, поэтому Ниса молча перебралась в немного опустевшую после нашествия дроу соседнюю комнату - все-таки шесть претендентов на три кровати было немного слишком.
Точнее, теперь уже пять. И Одаль не могла сказать, что она слишком скучает по Силвринтопп.
...Точно. Это она все таскалась с коробочкой непонятного порошка, которого в итоге нанюхалась. Странно только, что Сильви не забрала его с собой. Впрочем, она и Варну не прихватила, а ведь та, казалось бы, важнее и ценнее любого порошка, во всех смыслах.
В любом случае нужно было разобраться, что это за дрянь. Хотя, признаться, искушение просто выбросить коробочку вместе с ее содержимым было довольно велико. Но если чему Одаль и научилась за свою жизнь, так это тому, что относиться с пренебрежением к неизвестному бывает чревато. Устроившись поудобнее, она аккуратно сняла крышку и сосредоточилась на незнакомом веществе.
Громко скрипнула дверь. Одаль тихо выругалась о том, что в этой проклятой комнате ни на секунду нельзя обрести покой, и раздраженно обернулась.
— Ну что еще?
— Ой, прости, — Ниса просочилась в комнату и завертела головой, осматриваясь. — Я просто ищу... О, да вот же она!
С этими словами девушка подхватила коробочку с порошком, ловко прикрутила крышку на место и сунула добычу в карман.
— Подожди, — окликнула ее Одаль. — Ты знаешь, что это за штука?
— А, это просто моя пудра, — на лице Нисы отразилось легкое смущение, и тут она запоздало сообразила: — Одолжить?

Recover (Восстановление)

Она вела себя так, словно ничего, совершено ничего не случилось.
Словно на ее родное поселение не обрушилась орда демонов, словно это не ее соседи и знакомые гибли, словно вторжение чужаков в ее уютный, спокойный мир — это в порядке вещей.
Словно ей каждый день доводится встречать людей, полукровок, серокожих эльфов, говорящих котов и древних драконов.
Словно каждый день звучат слова "Уходи и не возвращайся". За то, что выполняла свое поручение, за то, что выполнила его слишком хорошо.
Она держалась так, словно ничего особенного не произошло. Словно мир не осыпался прахом. Но что еще ей оставалось?
Тара, дочь гордого эльфийского народа, была бойцом до мозга костей. А бойцам не пристало впадать в отчаяние, жалеть себя и предаваться рефлексии прямо на поле боя, в разгар битвы.
Ее битва и ее поле боя теперь с ней надолго. Может, навсегда, потому что дома у нее больше нет, нет места, где можно отложить в сторону молот, снять броню с тела и с души.
...В двухэтажном, непривычном на вид строении, притаившимся за водопадом, обнаружилось еще больше странных существ. Чужаков. Тех, кому не должно было быть места в их мире, с которыми не полагалось иметь никаких дел.
Они тепло встретили ее, чужачку, незнакомку. Предложили еду, место под крышей, и охотнее расспрашивали о том, как она почти-почти убила дракона, а не о том, что она забыла здесь, среди них. И когда добродушный дядька по имени Гилум попросил ее поговорить с тихой, забитой эльфийкой Варной, она без раздумий согласилась. Все, чего она хотела — просто помогать другим, и разве могло ей помешать в этом одно-единственное несправедливое решение?
Не имело значения, что она не особенно разбиралась в том, как следует помогать в таких случаях. Иногда достаточно просто желания, искреннего, идущего из самого сердца, и тогда пути и способы найдутся сами.
Десяток минут спустя вокруг собралась вся таверна, все, кто не был на посту снаружи. Они подходили тихо, пристраивались неподалеку и завороженно слушали, как она рассказывает о таких родных, привычных и простых вещах.
...которых у нее больше нет, нет навсегда...
Они улыбались. Даже перепуганная, забившаяся в угол Варна. Даже угрюмый, бесконечно усталый тип с обрубком на месте правой руки. Даже глубоко озабоченный, тревожащийся обо всем сразу Сито. Они улыбались ее рассказам, смеялись вместе с ней, и в эти моменты будто что-то выправлялось в них, становилось на свои места.
В них — и в ней самой.

Labour (Труд)

Он никогда не боялся испачкать руки. Как в прямом, так и в переносном смысле слова. Несмотря на то, что бы по-кошачьи чистоплотен и брезглив.
Но тупая, бессмысленная физическая работа его по-настоящему угнетала.
Не было ничего скучнее и ничего ужаснее, чем раз за разом повторять одни и те же действия, в пыли, в грязи, за мизерную плату... Кто только выдумал глупость, что труд облагораживает?
Нет, его ловкие пальцы не были созданы для тяжелой физической работы.
Другое дело — чары. Дрожащие под пальцами тонкие нити Пряжи, покорные его воле. Сложные, запутанные, прекрасные. Вызов его интеллекту и мастерству. Дерни ниточку — и ее хрустальный звон тут же отразится в материальном мире, запутай несколько — и чужие глаза увидят то, чего нет, сплети сложный, красивый узор — и настоящее чудо ляжет в ладони.
Другое дело — оружие. Стремительный танец стали. Звон клинка, когда он встречает преграду на своем пути, отдающее в руку упругое сопротивление — когда не встречает. Блеск заточенного лезвия в ярком свете солнца, в обманчивых лунных бликах, в тревожно подрагивающем свете факелов. Вызов его ловкости, когда одно неуловимо быстрое движение запястья решает, кто умрет сегодня.
Другое дело — отмычки. Набор невзрачных крючков и проволочек, каждая из которых — уникальный, сложный инструмент, но только в по-настоящему умелых руках. Вызов его терпению, точности и умению почувствовать момент, ощутить едва слышные движения замочного механизма кончиками пальцев.
Все это - по-настоящему важные, достойные внимания вещи, требующие ума, способностей и настоящего труда, который рождает отточенное мастерство.
А таскать деревяшки может любой дурак.
— Тошимба! — раздался сверху нетерпеливый окрик Гилума. — Давай еще доску!
Он лениво потянулся, поудобнее устроился под стеной таверны и небрежно шевельнул пальцами. Доска из стопки рядом с ним поднялась в воздух и неторопливо поплыла к тавернщику.

Litigation (Судебный процесс)

— Нельзя недооценивать силу слова.
Тиральд развалился на стуле с бокалом вина в руке и окинул слушателей полным расположения взглядом. Те пока не выглядели слишком заинтересованными, но ничего, это ненадолго.
— Но слово, как и любой инструмент, хорошо только в руках настоящего мастера.
Из угла донесся короткий, но демонски обидный смешок, и Тиральд с достоинством повернул голову, чтобы смерить весельчака уничижительным взглядом.
— Тебе кажется это смешным?
— Ну да, — обтрепанного вида крестьянин шумно всосал остатки пива и с немелодичным стуком опустил кружку на стол. — Вы, барды, только трепаться и умеете, да что с того толку? Дом длинным языком не построишь, землю не вспашешь, скот не выпасешь и горшок не слепишь. Оттого вы по миру и бродите, что толку от вас как с козла молока. Так, забава на один вечер.
Тиральд тяжело вздохнул и закатил глаза.
В каждой, буквально в каждой захолустной таверне находились такие вот любители порассуждать о настоящих ценностях и пользе. Темные, неспособные оценить тонкое искусство люди, не видящие ничего дальше своих скудных полей и тощих коров, бесконечно завидующие чужой яркой и свободной жизни.
Он давно уже привык игнорировать их, обращать внимания не больше чем на развязавшиеся тесемки плаща: мелкая досадная помеха, не стоящая переживаний. Но этим вечером настроение у него было благостным, и он был не прочь снизойти до объяснений.
— Друг мой, — с чувством произнес Тиральд. — Ты глубоко не прав.
— Да ну? — хмыкнул крестьянин. Двое его собутыльников заинтересованно прислушались, отставив кружки в сторону. — А ну, говорливый, назови хоть что-то полезное, что ты можешь сделать своим языком. Только не надо бла-бла про искусство. Что-то полезное, бард.
Крестьяне пахабно захихикали, а хафлингша за соседним столом вдруг покраснела и торопливо спрятала нос в кружке.
— Легко, — ухмыльнулся Тиральд, нисколько не смутившись. — Вот, скажем, спер у тебя твой досточтимый сосед лопату... Нет, корову. Спер и продал в городе, а деньги закопал, и все, не найти концов. К кому ты тогда пойдешь?
— Ну как это к кому. К старосте, конечно. Он уж разберется.
— А если нет?
— Что значит "нет"?
— Не разберется. Непонятно, скажет. Доказательств нет.
— Ну, тогда мирового судью позовем, — в голосе крестьянина прозвучал вызов.
— А сосед ему и скажет, что ты корову сам пропил, а теперь боишься от жены по горбу получить и на честного человека наговариваешь, — не растерялся Тиральд.
— Да я его! — вспылил крестьянин.
— Кого? Соседа? — ласково подсказал бард. — Судью? Всю жизнь будешь на выплаты горбатиться, и корову свою не вернешь. Жена тебя бросит, а может, и лопатой из дома погонит...
— Да чего ты прицепился, нет у меня жены, и коровы нет!
— Вот об этом я и говорю, — притворно вздохнул Тиральд. — Не так ли ты их потерял?
Крестьянин собрался было вскочить из-за стола, но товарищ придержал его за рукав, а сам поинтересовался:
— Чего-то я не понял, бард. Причем тут твой язык?
— А притом, дорогой мой друг, что мне хватило двух минут, чтобы твой приятель на меня с кулаками полез. Представь, что это я перед судьей сказал, защищая нашего коровьего вора.
Тиральд выдержал паузу, позволяя затуманенному выпивкой, и без того небогатому вооражению крестьян развернуть картинку.
— А теперь представь, что я говорю в твою защиту, о жертва соседсткой бесчестности.
Крестьяне затихли. Кажется, действительно думали. Тиральд неторопливо потягивал вино и не мешал им предаваться непривычному занятию.
— А, да демоны с тобой, — махнул наконец рукой тот, что без жены и коровы. — Спой лучше. Трактирщик, налей-ка! Да, и этому, болтливому, тоже.

Lean (Полагаться)

Это стало самой большой ошибкой в ее жизни. И, как и бывает обычно с самыми страшными ошибками, осознание пришло поздно, слишком поздно.
Всю свою жизнь, сколько себя помнила, она полагалась на других. На более старших, сильных, уверенных, знающих, что делать, способных справиться с чем угодно.
У нее были любящие, заботливые родители. Не всем так везет, но им — повезло, их семья была крепкой, дружной и никогда не оставляла друг друга в беде.
Так же воспитали и их с братом. Старший, надежный, он был ее опорой всегда и во всем. Когда не стало родителей, он один остался у нее. Не бросил, не исчез, как сделал бы любой другой мужчина на его месте. Любые трудности они преодолевали вместе, и она всегда знала, что справится, потому что брат рядом с ней. Обнимет за плечи, успокоит, отовсюду найдет выход. С ним никогда не было страшно.
Никогда — кроме той ночи... дня?.. в месте без солнца.
Сначала она почти не испугалась. На них ведь уже нападали орки, и тогда все закончилось хорошо. Ее брат, может, и не был хорошим бойцом, но этого от него и не требовалось, именно для этого с ними был Волундр. И все равно она верила, что если что-то пойдет совсем-совсем не так, брат сумеет защитить ее, найдет способ. Он всегда находил.
Всегда — кроме той ночи... дня?.. в бескрайнем подземелье.
Теперь это снилось ей в кошмарах, преследовало наяву, едва стоило закрыть глаза. Бесшумные черные тени, вдруг заполонившие таверну, крик Волундра — "Бегите!" — за секунду до того, как он упал на колени, прижимая к груди кровоточащий обрубок. На самом деле времени прошло больше, тогда рядом с ним уже валялось нескольно тел, но для нее все сжалось в один короткий — бесконечно длинный — момент. Как будто она застыла в стекляном шарике, который разбился только тогда, когда брат схватил ее за руку и потащил с собой, наверх.
Они почти успели спрятаться, когда жуткие эльфы с черной кожей схватили их. Она кричала в ужасе, тянула к брату руки... и небо, которого здесь не видно, ее услышало. Их сковали одной цепью, поволокли куда-то в кромешной темноте, но брат все еще был рядом с ней, сжимал ее руку, и Ромашка верила, что все еще наладится, они обязательно выберутся, ведь брат никогда не подводил ее.
Никогда — до того дня... ночи?.. в лагере темных эльфов.
Она видела, как он горел. Тогда и каждую ночь теперь. И другие — старшие, сильные, уверенные и опытные, ничего не могли сделать. Она понимала значение слова "невозможно" — и все равно не могла не винить их, не смотреть на каждого с немым укором — "Почему?!" Почему Ниса отомкнула только ее цепь? Почему Йера пошла за Волундром, который и так был обречен, был куда большей обузой, чем ее живой и целый брат? Почему Тошимба вмешался только тогда, когда все было уже кончено? Почему Вэл вообще бросил этот проклятый файербол?!
Теперь не осталось никого, кому было бы не плевать на нее. Никого, кому она могла бы довериться, на кого могла бы положиться.
Одна. Совершенно, абсолютно одна.
И когда Тошимба предложил ей свой странный подарок, Ромашка не слишком долго колебалась перед тем, как протянуть ему ладонь.
Потому что теперь она могла полагаться только на себя.

Menu (Меню)

За свою долгую, полную разнообразного опыта жизнь он посетил множество таверн. Эта была не из худших. Но и до лучших, конечно, не дотягивала.
Признаться, он бы предпочел место с более интересной кухней. В Сильвермуне он знал парочку заведений, где готовили поистине восхитительные блюда, а выбор вина не разочаровывал даже таких старых и много повидавших людей как он.
К сожалению (или к счастью) никому не пришло в голову зачаровать таверну посреди жемчужины Серебряных пределов.
Это безумное, пожалуй, самое невообразимое в его жизни приключение Сито воспринимал как затяжную поездку. Каковой оно по сути и являлось. А в дороге не приходится привередничать в еде.
Тем более что Гилум старался как мог. Тогда, в Андердарке, они оказались в по-настоящему тяжелом положении, и речь шла не только о пленниках, которых чудом удалось отбить, не только о разворошенном гнезде дроу, которые могли обрушиться на их головы в любую минуту, не только в множестве раненых, которым он не в силах уже был помочь... Впереди их ждала великая пустыня, а в подвале осталось только немного воды, да еще кто-то приволок грибы сомнительной съедобности, будто вчерашние жертвы отравления ничему никого не научили.
И всю тяжесть их положения в полной мере понимал, кажется, только Гилум. В конце концов, это была его таверна, он привык думать о том, как и чем кормить своих постояльцев, а еще был достаточно стар, чтобы по достоинству ценить простые, жизненно необходимые вещи - хорошую еду, удобную постель... Это молодость, лихая и безоглядная, может позволить себе спать под кустом, накрывшись плащом, жевать засушенное до состояния камня мясо и горя не знать. Возраст учит заботиться о себе и ценить комфорт. Даже если боги швыряют тебя в водоворот безумия. Особенно тогда.
Гилуму стоило отдать должное, свое дело он знал. Даже с самыми скудными запасами он ухитрялся сделать так, чтобы никто из его вольных и невольных постояльцев не голодал. А уж когда ему дали где разгуляться... Нет, до нежно любимых Сито сильвермунских заведений меню все еще не дотягивало, но ведь и Гилум - не монах Ордена Нектара.
Может, если все для них закончится хорошо, он познакомит Гилума с одним отличным поваром.
Пока же следовало больше волноваться о яйцах, а не о яичнице.
Хотя, признаться, гилумова яичница этим утром была просто чудо как хороша.

Healthy (Здоровый)

Он был почти в порядке. Почти.
Это "почти" теперь с ним навсегда.
Раны, полученные в короткой, отчаянной схватке с дроу, оставленные их палачом, заживали быстро и почти без следов. За это следовало поблагодарить Одаль и Сито, без вмешательства их магии он не выжил бы вовсе.
По крайней мере, так ему казалось.
Казалось, еще немного — и он все-таки умрет. В какой-то момент ему даже хотелось этого, что угодно, лишь бы боль прекратилась.
Позже, когда все закончилось, ему стало бесконечно стыдно за эту слабость. Но по крайней мере он не дошел до того, чтобы умолять дроу убить его. Ему пообещали, что так будет, и теперь он верил, но там, тогда — они ничего от него не добились.
Сомнительное утешение.
В первую ночь он то и дело просыпался от собственного крика.
И теперь, когда он уже мог держаться на ногах без посторонней помощи, когда раны уже не так напоминали о себе, все, чего ему по-настоящему хотелось — это забыть.
О том, что с ним сделали. О том, что в конечном итоге он не справился, не смог выполнить свою работу. От понимания, что никто на его месте не смог бы, почему-то не становилось ни капли легче.
Ему не хотелось никого видеть. Чужие сочувственные взгляды вызывали только раздражение и бессильную злость, постоянно напоминали о его ущербности. Только Ромашка смотрела на него по-другому, в ее глазах не было жалости, ничего кроме горького упрека. Полностью заслуженного, но от этого осознания не становилось легче.
В запасах Гилума нашлось достаточно полных бутылок. Выпивка била в голову с нежностью боевого молота, несколько кружек — и ему уже почти все равно. Все равно, что он теперь — ни на что не годная обуза, балласт. Что левая рука не слушается, никогда не будет слушаться так же, как отсутствующая правая. Что все, чему он посвятил свою жизнь, чему столько лет учился, можно просто вышвырнуть в компостную кучу.
Весь мир со всеми его проблемами и трудностями растворялся в хмельном тумане, становился далеким и не имеющим значения. Боль притуплялась, тело ощущалось чужим, и по большому счету было плевать, что там с ним происходит.
Все-таки в его состоянии был один несомненный плюс: раненому нужно заметно меньше выпивки, чтобы надраться в хлам, чем здоровому.
Если бы еще некоторые не сводили на "нет" все его усилия!
Йера, чтоб ее. С ее непередаваемыми методами отрезвления, правильными, но так злящими сейчас словами и вопросами. Считающая, что если вытащила его из пыточной, то теперь имеет право диктовать ему, что делать со своей жизнью. Он-то думал, что она как раз сможет его понять, она была там, висела на соседней дыбе.
Вместо этого девчонка тыкала его мордой в ледяные потоки воды и читала нотации. Вытаскивала обратно в опостылевшую реальность, где не было ничего кроме безнадеги, заставляла снова чувствовать себя больным и разбитым.
Он хотел — и в то же время отчаянно боялся — ей поверить. Поверить, что однажды, рано или поздно он сможет вернуть прежнюю форму, снова взяться за меч. Снова быть здоровым и сильным, как раньше, без проклятого "почти". Это звучало так заманчиво, так легко — когда об этом говорила Йера.
Но браться левой рукой за горлышко бутылки было легче, чем за рукоять клинка.

Pest (Надоедливый)

Все они были такие странные. Шарахались от нее, словно от чумной. Она раскрывала им свое сердце, но натыкалась только на закрытые, наглухо заколоченные двери. Некоторые из этих дверей вдобавок щетинились шипами и кольями.
Она так хотела помочь им, и чтобы они помогли ей, но все, абсолютно все они только отмахивались. В лучшем случае — вежливо, в худшем...
Ей казалось, она обрела полную свободу, вырвавшись из рабства, но стоило оказаться в обществе тех, кто не пытался заковать ее в цепи, как отовсюду вновь посыпались ограничения и запреты.
"Нет, Сильви".
Здесь все играли по каким-то им одним понятным правилам, которые она очень хотела постичь, но не могла, не улавливала их, и оставалось только растерянно удивляться, когда то, что позволялось остальным, почему-то оставалось запретным для нее.
"Нет, Сильви".
После стольких лет рабства все, чего ей хотелось — только немного внимания, понимания и участия. Капельку теплоты, кусочек близости. Самую-самую малость...
Но окна чужих душ щерились решетками.
"Нет, Сильви".
Им всем было плевать. На нее, на других рабов, даже друг на друга. Они никого не жалели, в них не было ни капли сочувствия, только жестокость и равнодушие. Но когда со своими врагами жестоко обходилась она — в их взглядах появлялось осуждение... и неприязнь. Еще не страх, но его тень. Опасение, недоверие.
Так неправильно, так нечестно!
Она же никому не хотела зла. Только помочь, и чтобы ей помогли — пережить, забыть, освободиться от цепей, которые она сорвала со своего тела, но которые болезненными крючками засели в разуме. Но даже после того, как она сражалась рядом с ними в безумном, самоубийственном налете на лагерь дроу, даже после этого — ничего не изменилось. Она не могла не видеть, не чувствовать. Мимолетные взгляды, короткие фразы, случайные касания. Вымотанные, раненые, злые, они расползались по своим углам, но еще, между делом — перекидывались этими прикосновениями, взглядами, фразами.
Жив, держишься? Хорошо... Красиво ты их. Отличное попадание. Ты вовремя. Спасибо, что прикрыл.
...Ты все еще здесь?
Это — для нее. Испуганное смущение Сито, усталое разочарование Одаль, отстраненное равнодушие Сая. Грубые руки Йеры, связывающие ее против воли, насилие, слабо замаскированное под заботу.
Илмрин, такой же чужак, как она, и даже хуже, ведь он — дроу, каким-то непостижимым образом сразу же стал своим, ничего особенного для этого не делая. Он даже не старался.
А она, несмотря на все свои попытки быть полезной, быть нужной, влиться в их странную компанию, получала в ответ только неприязнь и равнодушие.
"Нет, Сильви".
Она ушла утром, пока все еще спали. Незачем прощаться с теми, в чьих глазах ты — не более чем назойливое насекомое.