"Снова ничего! Ни единой зацепки, Серая вас всех забери..."
Тэйлин ударила кружкой о кружку Ирвина – веселого парня, имя которого она узнала два часа назад, а забудет, вероятно, и того быстрее; с видимым удовольствием, но на самом деле почти не обращая внимания на вкус, отхлебнула темное пиво и, повинуясь внезапному порыву, дотянулась до одного из небольших потрепанных дротиков, торчащих в специальном стакане на барной стойке за ее спиной, развернулась всем корпусом к глухой стене и, не успев задуматься, метнула в цель, столь старую, что ее, вероятно, сзади намазали толстым слоем смолы, чтобы не распадалась на куски. Дротик вылетел из пальцев и из той, старой жизни, которая так до конца и не вошла в новую, но крылась в мышцах, рефлексах и снах; блеснул ножом, отразив свет ярко горящей лампы. Тэйлин рассеяно моргнула, пропустив момент, когда острие вонзилось в выщербленную доску, неглубоко, но совершенно явно где-то там, где когда-то желтел центр.
Компания Ирвина зашумела – преимущественно одобрительно, лишь сам он, заядлый любитель, так и не достигший желаемых высот в этом развлечении, чуть снисходительно протянул:
– Счастливица!.. Эй, а сыграй еще. В свою честь – победную!
Тэйлин моргнула еще раз, отгоняя целый ворох воспоминаний. Помолчала.
Затянувшаяся пауза заставила компанию удивленно приглушить голоса, оглядываясь на помрачневшую волынщицу.
– Я не счастливая. Я удачливая, – наконец твердо и не очень громко ответила Тэйлин, не глядя ни на кого конкретно, и на секунду сжала зубы так, что, наверное, могла бы перекусить мундштук своего инструмента. И добавила уже спокойнее: – Это далеко не всегда одно и то же, Ирвин.
Она все-таки взяла в руки мешок расписной кожи с торчащими лакированными трубками, но впервые за эти дни – вовсе не для той мелодии, о которой попросили.
– Тууууууууум... – протянула волынка, и смутным образом на краю сознания взлетел с одинокой осины возле вересковых пустошей ворон; черный, как потери, стремительный, как колесо событий, набравшее скорость.
"Прости меня", – подумала Тэйлин, впервые в жизни импровизируя на публике, вкладывая всю душу, умение, воздух – сколько их было в ней.
"Прости меня, Норгвен. Ты берег меня до конца и даже после него, но я тебя – нет. Мне не хватает тебя, мой командир, напарник и брат – сильнее, чем любой памяти. И прости, что не могу отпустить...
Прости меня, Хангард. Что не сумела остановить ее и тебя. И прости, что не могу не винить: себя – и ее. Знаю, ты бы не одобрил... Знаю. Ах, как многое я отдала бы за то, чтобы рядом низко загудела сестра той красавицы, что я сжимаю в руках!
И прости меня, Энгир. Не знаю, есть ли ты еще где-то, но мысль о том, что мы, возможно, убили тебя во второй раз, терзает меня, стоит лишь посмотреть на утренний туман в тенях, отбрасываемых лесом на запад..."
Волынка плакала в притихшем зале, заражая своим настроением посетителей, еще не успевших захмелеть слишком сильно, чтобы протестовать против неугодной мелодии, но уже успевших пригубить достаточно, чтобы память подкинула каждому что-то, более или менее серьезное, но такое же важное для него.